Венедикт Ерофеев – «Драйзер» (Страница 1 из 2)

Венедикт Ерофеев (1938 – 1991) – писатель-легенда. Веничка, персонаж его поэмы в прозе «Москва-Петушки» знаком многим. В течение последних нескольких лет в книжных магазинов продаются и менее известные ерофеевские произведения: очерки, эссе, записные книжки.
- …Первое осмысленное писание началось с 56 года, тогда, когда я кончал 1-й курс МГУ, - говорит Ерофеев в интервью Л. Прудовскому.
- А оно сохранилось? – спрашивает тот.
- Сохранилось. Но я попросил человека, у которого это все лежит – чтобы он до моей кончины не издавал.
- Хорошо ли это, Ерофеев?
- Хорошо. Потому что там так много того, что не годится, так много непечатного, если так, по-русски говорить…
   Этот отрывок позволяет предположить, что писатель – этик. Он не хочет быть при жизни автором текста, идущего настолько вразрез с этическими нормами. К тому же Ерофеев уверенно дает этический анализ ситуации, знает, что плохо, а что хорошо.
   Далее Прудовский спрашивает Венедикта Васильевича о его отношении к известным политикам и писателям. Ерофеев отвечает:
   «Я Герцена до сих пор уважаю… Всякое дурное слово об Александре Герцене мне прямо душу щекочет. Я уважаю его не за диссидентство, а за то, что он – блестящий мыслитель и блестящий человек».
   О Грибоедове: «Мало того, он еще дружил с самыми подоночными людьми в России».
   «Аракчеев и Столыпин. Если хорошо присмотреться, не такие уж они разные».
О Троцком: «Этого жидяру, эту б…ь, я бы его убил канделябром. Я даже поискал бы чего потяжелее, чтобы его по голове…»
- А кого из членов большевистского правительства ты бы не удавил?
- Пожалуй, Андропова.
- Душителя диссидентов?
- Нет, он все-таки был приличный человек… Хороший человек. Я ему даже поверил.
   Видно, что при характеристике людей писатель использует этический подход. Говоря о политике, о литературе, о философии он обязательно подчеркивает, кто из деятелей хороший человек, а кто нет. И даже вспоминая об Аракчееве и Столыпине, Ерофеев не вдается в логический анализ их программ и методов, а, прежде всего он видит их самих – живых людей, которые «не такие уж разные».
   «У меня абсолютный слух. Я способен расслышать, как рушатся моральные устои на Пятницкой, 10, как плачут ангелы над погибшей душой друга Тихонова». («Записные книжки»)
   «Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости… Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и покупается: … глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза… Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой – вот какие глаза в мире чистогана…» («Москва-Петушки»)
   В соционике существует стереотип, что люди типа «Хранитель» («Драйзер») – моралисты. Этот стереотип можно оспорить, потому что у каждого человека есть своя система нравственных ценностей, но ерофеевские строки о морали, о хищных глазах говорят о сильной этике отношений в блоке «ЭГО».
   Подруга писателя Наталья Шмелькова пишет:
   «Ерофеев рассказывал, как в одном интервью ему задали вопрос: «А как вы относитесь к женщинам?» На что он коротко ответил: «Противоречиво отношусь». Натурой он был увлекающейся. Считая себя «врагом всякого эстетизма», любил женскую красоту и даже придавал значение одежде: «У вас, женщин, внешний вид очень зависит от того, что вы носите. А на нас – что ни надень»… Он не признавал в женщинах вульгарности, бестактности, озлобленности. Ценя женственность, говорил: «К чему все остальное? Уж я-то в стиле что-то понимаю».
   Ерофеев не переносил, когда о женщинах говорили непристойности. Рассказывал, как, будучи свидетелем какого-то циничного разговора, ушел, «чуть ли не набив морду». «Как можно так говорить о женщине!» - эмоционально жестикулируя, возмущался он. По его рассказам, он еще с юношества не признавал кратковременных увлечений, ценил преданность, не прощал измен».
     В этом небольшом отрывке облик писателя  вырисовывается отчетливо: развитая этика отношений, сенсорика (уверенность в своих эстетических оценках, в понимании стиля), в том числе и волевая сенсорика (при отстаивании своих моральных ценностей «чуть не набил морду»). Намек на рациональность выразился во фразе о неодобрении кратковременных увлечений: уж если отношения, то стабильные, надолго.
   «Непонимание и досаду у Ерофеева вызывали поэты, не признающие, а то и просто «оплевывающие» своих знаменитых предшественников: и Пушкина, и Лермонтова, и Цветаеву и многих других. Считал это признаком ущербности. «Какой же русский не заплачет от этих строк? – возмущался Ерофеев. – Ведь они должны быть благодарны тем, из кого вышли!» (Н. Шмелькова «Последние дни Венедикта Ерофеева»)
   Уважение к традициям, накопленному опыту свидетельствует скорее в пользу рациональности.
    Наталья Шмелькова, много раз бывавшая у писателя дома, отмечала : «На полках царит необыкновенный порядок: все расставлено по системе, с большой любовью и аккуратностью. Любую пластинку можно найти за секунду». Желание и умение поддерживать систематический порядок – черта, характерная для рационала. 
   «Все время ко мне придирается: слишком загорела, слишком похудела… Не доволен челкой», - отмечает Шмелькова, как Ерофеев делал ей типичные «сенсорные» замечания: 
   «Купи себе красивую юбку и брюки. Тебе идут каблуки и не идут морщинки под глазами. Когда печатаешь, подкладывай под себя для тепла что-нибудь на стул…»
  «Не кури на балконе без пальто – простудишься».
   Шмелькова пишет, как Ерофеев ездил в Петушки провожать сына в армию. «Кто-то из местных, имея в виду его редкое появление в семье, съязвил: «Ничего себе отец. Явился, наконец. Колбаски сыну привез». Веня вытряхнул его во двор».
   Опять проявилась волевая сенсорика и, скорее, в блоке «ЭГО».  Сенсорные этики с волевой сенсорикой в блоке «ИД» («Гюго» и «Дюма») не торопились бы за едкое замечание «вытряхивать во двор» обидчика.
   «Людей он любил, но часто от них уставал. Хотелось побыть одному. Иногда просто раздражался: «В доме каждый день гости! Я от них очень устал». (Н. Шмелькова «Последние дни Венедикта Ерофеева»)
   Этик, устающий от гостей (тем более – от журналистов, в т. ч. и зарубежных), – вероятнее всего, интроверт. Хотя этот момент еще не является показательным, так как писатель к тому времени был болен, так что усталость могла быть связана именно с физическим самочувствием.
   «Появился в дверях заметно пошатывающийся Ерофеев. Ни с кем не поздоровавшись, он возлег на диван и, подперев голову рукой, погрузился в созерцание», - описывает Шмелькова одно из первых появлений Ерофеева в ее жизни.
   «Являемся. Веничка в своем репертуаре. Сразу уютно пристраивается на диване, не окинув взглядом… ни одной вывешенной картины».
    На вопрос о причине отчисления из университета Ерофеев отвечает – за непосещение:
- Я приподнимался утром и думал, пойти на лекцию или семинар, и думаю: на … мне это надо – и не вставал и не выходил. То есть у меня было… ну, не созерцательная система… Ну, идите вы, … думал я, а я останусь лежать, потому что у меня мыслей до х…
    Сенсорный этик, которому нравится ежедневно лежать и думать в одиночестве, - интроверт. «Цезари» и «Гюго» без общения долго не протянут.
   Этик, сенсорик, интроверт, рационал – тип «Хранитель», «Драйзер».
- А как складывались материальные отношения с издателями за границей? – спрашивает Л. Прудовский Ерофеева, произведения которого издавались во многих странах.
- Это действительно очень больной вопрос, - отвечает Венедикт Васильевич. – Два издательства в Соединенных Штатах не платят ни копейки по той причине, что они купили у Британии… А Британия купила у Парижа… То есть, никто никому не должен, а я всем немножко должен.
   Деловая логика у «Драйзера» - суггестивная функция – по ней он ждет помощи, а самому справиться не получается.
   «Мы все так опаскудились мозгами и опаршивели душой, что нам 13-летняя привязанность кажется феноменом. Мы, правда, живем в мире техники и скоростей, ну, что ж, пропусти технику, иначе действительность собьет, протиснись сквозь все эти такси и иди, куда тебе надо».
   «Россия ничему не радуется, да и печали, в сущности, нет ни в ком. Она скорее в ожидании какой-то, пока еще неотчетливо какой, но грандиозной скверны, скорее всего, возвращения к прежним паскудствам. Россия – самая беззащитная из всех держав мира… Можно позавидовать Великому герцогу Люксембургскому Жану, но завидовать Мишелю Горбачеву никому не придет в голову». (Из «Записных книжек» писателя.)
   Интуиция времени у человека типа «Хранитель» - не самая слабая функция – активационная. «Драйзер» «хотел бы считать, что умеет прогнозировать и избегать крупных неблагоприятных событий, повторения глобальных ошибок прошлого» (В. Ермак «Как научиться понимать людей», М., 2005).
   А вот интуиция возможностей – «место наименьшего сопротивления»:
   «От всего этого несет непоправимостью».
   «Говорят, вожди мирового пролетариата, Карл Маркс и Фридрих Энгельс, тщательно изучили смену общественных формаций и на этом основании сумели многое предвидеть…» - писатель с явным недоверием относится к размышлениям Маркса и Энгельса. Учитывая тип Маркса – «ИЛЭ, «Искатель» («Дон Кихот»), недоверие становится объяснимым. «Искатель» - это ученый, легко создающий теории, а «Хранителю» такие интуитивные теории – удар по слабым функциям личности.
      «Мы – дрожащие твари, а она – всесильна. Она, то есть, Божья Десница, которая над всеми нами занесена и пред которой не хотят склонить головы одни кретины и проходимцы. Он непостижим уму, а следовательно, Он есть.
   Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный».
   «Драйзера» «тяготит противоречивость или неопределенность как ситуаций, так и слов. В этой расплывчатости ему трудно, неуютно» (Е. Заманская). Ерофеев в данном случае информацию, подаваемую на слабую функцию, старается воспринимать с помощью сильной этики отношений: все случайности, вдруг происходящие с человеком, посылаются Богом. Каким будешь человеком, так Бог и поступит с тобой: то есть, неожиданности в какой-то мере становятся предсказуемыми - зависят от твоего поведения. Верил Ерофеев и в приметы. 
   В поэме «Москва-Петушки» есть интересная ироничная фраза – автор Венедикт Ерофеев обращается к персонажу Веничке Ерофееву: «И вообще, мозгов в тебе не очень много. Тебе ли, опять же, этого не знать? Смирись, Веничка, хотя бы на том, что твоя душа вместительнее ума твоего. Да и зачем тебе ум, коли у тебя есть совесть и сверх того еще вкус? Совесть и вкус – это уже так много, что мозги делаются прямо излишними». В автобиографических или квазиавтобиографических произведениях обычно герой психологически идентичен автору: даже если происходящие события полностью вымышлены, персонаж ведет себя так, как поступил бы автор. Венедикт Васильевич, будучи талантливым писателем, в двух словах сформулировал характеристику своего типа: совесть (этика отношений) и вкус (сенсорика) – сильные стороны, а «ум» (логика в соционическом понимании) – слабая.
   Писатель Венедикт Ерофеев умер. После смерти опубликованы «Записки психопата» - те самые, против прижизненного издания которых он был. Не уменьшается число читателей – творчество живет. А это – всегда признак подлинного таланта.